Интервью с Адой Роговцевой: "Я не отпускала ни мужа, ни сына, ни на секунду" Украина
Ада Роговцева. Фото: пресс-служба" Легендарная актриса рассказала Маше Ефросининой о предательстве в театре и потери самых дорогих людей Актриса Ада Роговцева стала героиней нового выпуска программы "Відверто з Машею Єфросініною" на канале "Украина". Ада Роговцева – легендарная актриса, сотни ролей
Ада Роговцева. Фото: пресс-служба"
Легендарная актриса рассказала Маше Ефросининой о предательстве в театре и потери самых дорогих людей
Актриса Ада Роговцева стала героиней нового выпуска программы "Відверто з Машею Єфросініною" на канале "Украина". Ада Роговцева – легендарная актриса, сотни ролей в театре и кино. Ее героини – женщины со сложной судьбой, но и жизнь самой Ады Николаевны – это сплошное испытание. Предательство от родного театра, потеря самых дорогих людей – мужа и сына. Да и война не прошла мимо Роговцевой. В России, которая всегда была для нее вторым домом, теперь она персона нон-грата. Как икона красоты и элегантности воспринимает свой возраст? Исповедь легендарной актрисы, женщины и мамы. - Я знаю, что вы со своей командой посвящаете очень много творческих вечеров ребятам, которые нас сейчас охраняют и отдают свои жизни. Это ребята из зоны АТО. - Так случилось, что я в своей жизни не заработала денег. Но так как я из людей отдающих, я не могу внести деньги какие-то или закупить какой-то товар. Поэтому я делаю то, что я могу. Я прихожу для того, чтобы с ними пообниматься, а это очень важно. Мальчиков обнять, как мама, как бабушка, как сестра. Обнимашки – это самое милое дело. Мы проезжали между двумя городами, остановились, там был какой-то магазинчик, и стоят ребята – человек, наверное, 15, они там что-то покупали. И один сказал: "Там Роговцева стоит около магазина". Они вышли и стали носить меня на руках. Это же не меня они носят, не Роговцеву. В театре они может быть меня никогда и не видели, они носят свою маму, свою любимую. Они носят человека, который смог приехать. Это такая мальчишеская тоска. - Вам не было страшно? - Нет. Мы проезжали, и я спрашивала, а чем пахнет? А это было лето. А пахло трупами, которые невозможно убрать, потому что заминировано все. Мы были в таких местах, в которых не нужно быть человеку. И не нужно, чтобы такие места были на планете. Но страха нет никакого. Почему? Потому что им страшнее. - Вы еще это делаете, потому что вы не понаслышке знаете, что такое война. Ваше детство ведь прошло во время войны. - Мне было 4 года. И я плохо помню эти все бомбоубежища, а вот конец войны, когда мне было 5-6 лет, я помню очень хорошо. Уже наступали наши, и бомбили, а мы были в подвале, и были там набитые как селедка в банке, и маленькие, и старые. И летели бомбы, потому что недалеко от нас был лагерь наших военнопленных. Они там держали людей в таких условиях, что люди, когда у другого начиналась агония, они разрезали и ели печень. То есть воспоминания у меня очень страшные. У меня воспоминания искалеченной семьи, потому что один дядя вернулся домой с переломанным хребтом и уже никогда не выпрямился, по каждому война прошлась как будто танком. И счастливого конца в этом не было. Три года назад я похоронила сына. Ему было 50 лет. 50 счастливых вечностей он был возле меня. Мы были не то, что родные, а … Те мамы, которые любят своих сыновей, понимают – о чем я. И он ушел от меня. И я знаю, что это такое. Я живу. У меня есть внуки, есть дочь моего сына, моя внучка Даша. Есть Алеша, Матвей, Катерина. Есть родные люди, есть друзья, есть зрители, есть жизнь! И я живу. Но я понимаю, как это тяжело жить, когда у тебя отбирают сына. А сколько таких матерей! И, может быть, мы сейчас говорим, а парень какой-то падает. - А что можно сказать этим матерям? Им же нужно жить дальше, нужно держаться… - Здесь придумать ничего нельзя. Я живу тем, что я его люблю. Каждую секунду он не отходит от меня. И не нужно лежать на могиле! Он просто всегда со мной, он мой. Я постоянно его чувствую рядом, когда он был маленький, когда я на него смотрела восторженно, потому что мне казалось, что такой красоты нет во всем мире. Во-первых, нужно сделать так, чтобы всегда ваш сын был возле вас. А во-вторых, нужно беречь свои силы и душевные, и физические, чтобы быть полезной для тех, кто рядом с вами. И нужно расширять тот круг людей, которым нужно ваше присутствие. - Т.е. все это время вы приезжали в зону АТО не как актриса, а как мама… Понимаешь, когда мы приехали, мы играли в столовой у Правого сектора, то после нашего выступления, парни подошли, и человек уже где-то 60 лет, сказал: "Парни, смотрите, как интересно. Вроде наша обычная столовая, а случилось чудо". - Возвращаясь к чуду, можно ведь сказать, что вы дарили чудо людям всю жизнь. Вы в театре проработали 40 лет. Но, даря это чудо, вы все равно принимаете важные решения, которые круто меняют вашу жизнь. Вот вы когда были в Москве последний раз? - Почти года назад. Это были съемки, от которых я не могла отказаться. Я не хотела ехать, но мне сказали, чтобы я платила неустойку. Продавать квартиру – это не выход. - Т.е. вы приняли для себя решение, чтобы в России вы больше не работаете. Это связано с тем, что наши страны вступили в войну. - Во-первых, война. Но понимаете, война, конфликт – это общие какие-то понятия. Я там же играла спектакли. Выйти к зрителям, которые агрессивно настроены, хотя и не ко мне, а к моей стране, к народу – я не могу. Я там смотрю телевизор. И я своей Кате говорила, что я три дня послушаю их телевизор – и я уже на их стороне. Это шутка, конечно, но реально у людей, которые там живут, другой правды нет. Они все очень реалистично показывают, что мы звери, что мы тупые, что мы фашисты. Мне недавно звонил один российский продюсер и спрашивает: "Ну что, Ада, приезжаешь"? А я говорю – нет. На меня там завели уголовное дело. - За что? - Мы же собрали для госпиталя 52 тысячи гривен. А там слышали звон, да не знали, где он. А так, как я доснималась у них, они решили, что я в России заработала и профинансировала военные действия. - Если вы появитесь сейчас в Москве, вас арестуют? - Да. - Не секрет, что артисты – люди небогатые. Потеря российского рынка сильно сказалась на вашем материальном состоянии? - Катастрофически. Но это не та потеря, которую можно сравнить с потерями других – которую несут люди – мои соотечественники. У меня просто нет возможности что-то отдать детям, купить те книжки, которые я хочу. У меня нет возможности так часто ездить в село к себе, потому что каждая моя поездка на бензин забирает всю мою пенсию. - Как повели себя ваши российские коллеги, после того как вы прекратили отношения с театрами, со спектаклями, с ними? - Женя Симонова сразу позвонила, еще во время Майдана. Их (российских актеров) страшно называть, потому что в России посмотрят эту программу, и могут начать преследовать их. Вы спрашиваете, как я живу, потеряв сына? И друзья уходят один за другим. Чем дольше живешь – тем больше всех позади. Но есть люди, с которыми я редко вижусь, и мы даже не созваниваемся, но они есть и я знаю, что они меня помнят и ждут. Я ушла из театра, но нет такого человека, которого бы я ненавидела. - 36 лет вы отдали театру им. Леси Украинки. И вот так уйти? - Я скажу так, что нельзя зацикливаться на чем-то одном: на любви к ребенку, на своей профессии, на уборке, на страсти, на мужчине. Потому что жизнь многообразна. И когда ты что-то теряешь – это не значит, что ты теряешь мир. - Это был вынужденный уход? - Я пришла в театр самой молодой артисткой. Все были меня старше лет на 8-9. Я была единственной такой, все роли начали доставаться меня. Меня все обожали, я была как сын полка. Я к этому привыкла. - Называя все своими имена, есть такое понятие, как приход новых актрис, которые тоже претендуют на первые роли. Было такое? - Но это Табачник. Ну что сделаешь? - Т.е. он, будучи Главой администрации Президента, и имея жену-актрису, у него была цель сделать ее примой? Речь идет о Татьяне Назаровой. - У артистов нет возможности стать примой, кроме каких-то грязных дел, а у Табачника были такие возможности, и он запустил свои щупальца. - Что произошло с вами? Испортилась ли атмосфера вокруг вас? Вас стали лишать ролей? Как произошло "выживание" вас из театра? - Там началась другая жизнь. Я не выношу никакого насилия и никакого диктата. Я настолько дисциплинирована, настолько трудолюбива и старательна, что меня не нужно к этому призывать, учить меня и на чем-то подлавливать. Тут я совершенно сатанею и говорю: "Отойди". Так как он не отошел от меня, отошла я. - А не возникало желания, поехать на встречу к Дмитрию Табачнику и сказать: "Дмитрий, но я, же уже не девочка" - Я же ему и сказала в суде. Театр подал в суд, была какая-то клеветническая и гадкая статья. Они написали, что был очень плохой спектакль до того, как он вышел. И театр подал в суд. Я была как свидетель. Меня иногда вызывали, а Дмитрий Табачник тоже был свидетелем, но с другой стороны, и там мы с ним встретились. Я ему сказала: "Дмитрий, что ты так странно говоришь о человеке, который тебе годится в матери". Он ничего не сказал, ему и сейчас на всех плевать. - Роман Виктюк, как мне кажется, с очень сильным порывом пожелал вам возвращения в родной театр. - Да это просто смешно. Мне уже очень много лет. - А вы бы хотели? - Нет-нет! Смотрите, какая штука. Люди рождаются разными – умными и дурачками. Притом, если человек очень долго живет, то даже дурачок обретает мудрость. Т.е. количество переходит в качество. О стариках говорят "мудрый", а то, что он дурачина, давно списано. И я по своей мудрости житейской, говорю – нет. Но я достаточно трезвой по отношению к себе была с детства. Я понимала, что я не такая высокая, как хотелось бы, не такая тонкая. И поэтому, когда приходит возраст, он называется почтенный. И в этом почтенном возрасте нужно научиться жить. Это очень трудная работа, каждодневная работа. Конечно, идя на программу, я бы хотела, чтобы у меня была мордочка, как когда-то. Когда-то я встретилась с Натальей Михайловной Ужвий, великой артисткой, единственной женщиной, которая получила "Оскар" в Украине. Ей было под 80 лет или чуть-чуть больше, и я ее спрашиваю: "Наталья Михайловна, ну как вы живете?" А она сидит в костюме, с розовым бантом, волосы – пушок такой на голове… и мне говорит: "Адочка, ну як я живу? Все нічого, але зранку все важче і важче робити обличчя". Так и мне сейчас, все тяжело и тяжелее делать лицо. Это работа. Уходит тело, фигура. А все остальное и дальше остается молодым. Я когда играла в театре, я знала, что у меня трогательный профиль, и делала порывистую штучку, и сейчас иногда на спектакле сажусь в профиль и делаю… И думаю: "Елки… сядь на место! Что ты делаешь". Актрисам вообще тяжелее стареть, чем женщинам. Как женщине мне комфортно, а в театре и в кино к тебе другие требования. - А вы помните тот день, когда вы ушли из театра? - Я еще оставалась и играла спектакли целый месяц. Уже притом, что я не была актрисой этого театра. Спектакли были заявлены на месяц вперед. И благодаря этому у меня была возможность попрощаться с театром. Иногда я после спектаклей оставалась до утра, и всю ночь ходила-ходила, думала, целовала кулисы. Я хорошо простилась с театром. - Кость Петрович Степанков, ваш прекрасный муж, с которым вы прожили 46 лет. Как он принял тогда это решение? Или вы его вдвоем принимали? - Именно в этот день я пришла домой, а там было большое горе. Костя Петрович плакал. Он очень любил моих героинь. - Он плакал, но понял? - Конечно. Он так в жизни никогда не делал. Мой поступок вызвал у него, с одной стороны боль, а с другой – большое удивление, что я смогла так поступить. - Как прожить вместе 46 лет? Я же не с мужем жила, а с человеком. У него никогда не было привязанности, и я такая же. - Т.е. деньги для вас никогда не были целью? - Все, что мы зарабатывали, мы отдавали тем, кто в них нуждался. И я, и мой муж. Это очень важно. Но так делать не нужно. Потому что к концу жизни, ты ничего себе не приобретешь, и ничего себе не "прикарманишь". - У вас генетический оптимизм. То, что читала я, и то, что знают многие, не так все было. За 46 лет с Константином Петровичем…вы узнавали разное. Вы ему позволяли выпивать. Каждый день, и с друзьями. И вы это называете нормой тогдашней жизни. - Тогда так жили. Сколько людей – столько было бутылок. И запрещать я не умею. Это моя вина. Ни требовать, ни запрещать не умею. Я считаю, что человек не имеет права запрещать что-то другому человеку. А вот защитить себя от этого – может. - Но у вас были периоды, когда вы тянули все на себе… - Были такие периоды. - Вам не обидно было? - Обижаться было некогда: работа, дети, мама, папа и братья. Я когда приходила домой из театра говорила: "У меня нет сил". А он в то время уже в театре не работал и очень тосковал. И он мне говорил: "Не морочь голову, ты счастливая". И он меня ждал с картошечкой и селедочкой, и мы обсуждали дела. - Он не ревновал вас к успеху? - Нет. У него очень несправедливо и тяжело жизнь сложилась. Отец расстрелянный, дед расстрелянный – они были священниками. Мать его уехала, когда был мальчишкой. Он ушел искать отца, так как думал, что он живой, и попал в колонию. Он пережил туберкулез. Он столько всего прошел, что с благодарностью воспринимал все то, что ему дается. - Не обижен он был? - Был обижен. В душе была сорвана резьба. Это проявлялось в трусости. Он боялся социума, боялся взять справку в ЖЭК, боялся вызвать мастера. - И все это ложилось снова на ваши плечи… - Конечно, а как же! У меня же оба Кости – мальчики мои. Сын и муж очень тяжело отходили. Мучительно. И оба уходили при мне. У мужа был рак поджелудочной, а у сына – рак легких. - Я даже не знаю, что страшнее, когда резко уходит человек, или, когда ты знаешь о диагнозе, и понимаешь, что он обречен. В тот день, когда вы узнали о диагнозах, какие у вас были мысли? - Не дай Бог никому, пусть будут живы и здоровы ваши близкие, и никогда вы не услышите из уст врача этот приговор. Я выла как волчица, и первый и второй раз. - Вы не сразу сказали мужу? - Мы вообще не сказали… ни Косте, ни мужу. - Нужно было как-то изображать, улыбаться… - Это отвратительно. И мы Петровича держали-держали. Мы приехали в больницу. Все сделали, подключили телевизор, и уехали. На следующее утро я приехала одна, села возле него, и мы 2 часа проплакали. И это принесло намного больше пользы, чем все наши восторженные рассказы о солнце за окном и радостях жизни. Вся наша весна, которую мы принесли ему, это все не пригодилось. Ему нужно было просто отгоревать. Потом, когда Костя стал умирать, нам уже некогда было лицемерить. Он наоборот мне говорил: "Ада, я тебя прошу, идет ко мне кто-то в гости, пусть идет, но ты должна предупредить. Не говорить мне, чтобы я не волновался и не переживал, что все будет хорошо и т.д.". Он попросил меня написать это все, и повесить перед дверью палаты. Потому что он не мог не переживать, не волноваться…. Мы понимали, что это очень тяжелая болезнь. У нас было и с мужем, и с сыном мучительное желание друг друга оградить, защитить, оберечь. И тут только Господь Бог судья – знает, правильно ли я сделала. Я держала сына перед смертью за руку и говорила ему: "Нам нужно эту ночь пережить, а дальше будет легче". И на меня смотрели эти глаза, и в них не было смертельного страха. - Вы были рядом с сыном? - Я не отпускала ни мужа, ни сына, ни на одну секунду. В момент ухода Катя его держала за одну руку, жена Оля – за вторую, а я держала за ноги. Вот так он и ушел… как на распятье. И закатились глаза. Я даже это в жизни знаю. А с этим знанием жить нельзя. Господь поможет. Меня сын очень любил. Он гордился мной, носил меня на руках. У нас была невероятная связь. - Даже ваша дочь Катя говорила, что вы его больше любили. - Катя меня спрашивала: "Мама, а ты меня любишь?" А я ей отвечала: "Катя, не морочь мне голову. Мы вместе с тобой любим Костика". Но это все шутка. За Катю я жизнь отдам, и она знает это. Но и она знает, как я любила Костика. Как оказалось смертельно. Я его не уберегла от Чернобыля. После него он получил обучение. Он после аварии сразу полетел туда. - Прямо впервые дни аварии он полетел с другом туда? Зачем они туда полетели? - А он как режиссер снимал там кинохронику, летали над реактором. Они бравировали, ведь тогда не предупреждали, что это такое. И там он получил чудовищный удар по здоровью. Практически все, кого он снимал, умерли в скором времени. А его кино долго у нас лежало под кроватью. Потом оно лежало в Доме Офицеров, а потом его куда-то переправили. Сейчас оно где-то в Калифорнийском университете. Костя был человека "оттуда" (руки к небу), и я принимала все его прихоти, даже если понимала, что это приведет к опасности. Он так воспитал Дашу, внучку мою, что она с маленьких лет была уже большим человечком. - Переписали бы вы что-то в своей жизни? - Все, кроме рождения детей. Я бы и артисткой не была. Я была бы литератором. Еще я животных люблю. Я люблю писать. - Какая бы у вас была жизнь, если бы вы ее писали сами? Многое бы поменяли? - Действительно я, оглядываясь на свою жизнь, понимаю, что я могла бы быть в любой другой профессии. Но я не могла бы быть… другой дочерью, другой матерью, другой женой и другой артисткой. "Відверто з Машею Єфросініною" – это цикл интервью с известными личностями, которые впервые откровенно будут говорить "о главном" – о том, о чем молчали ранее, о тех переломных моментах, которые навсегда изменили их жизнь. В новом осеннем сезоне гостями телеведущей Маши Ефросининой станут 15 известных личностей, которые впервые откровенно расскажут о том, о чем молчали ранее.
Легендарная актриса рассказала Маше Ефросининой о предательстве в театре и потери самых дорогих людей
Актриса Ада Роговцева стала героиней нового выпуска программы "Відверто з Машею Єфросініною" на канале "Украина". Ада Роговцева – легендарная актриса, сотни ролей в театре и кино. Ее героини – женщины со сложной судьбой, но и жизнь самой Ады Николаевны – это сплошное испытание. Предательство от родного театра, потеря самых дорогих людей – мужа и сына. Да и война не прошла мимо Роговцевой. В России, которая всегда была для нее вторым домом, теперь она персона нон-грата. Как икона красоты и элегантности воспринимает свой возраст? Исповедь легендарной актрисы, женщины и мамы. - Я знаю, что вы со своей командой посвящаете очень много творческих вечеров ребятам, которые нас сейчас охраняют и отдают свои жизни. Это ребята из зоны АТО. - Так случилось, что я в своей жизни не заработала денег. Но так как я из людей отдающих, я не могу внести деньги какие-то или закупить какой-то товар. Поэтому я делаю то, что я могу. Я прихожу для того, чтобы с ними пообниматься, а это очень важно. Мальчиков обнять, как мама, как бабушка, как сестра. Обнимашки – это самое милое дело. Мы проезжали между двумя городами, остановились, там был какой-то магазинчик, и стоят ребята – человек, наверное, 15, они там что-то покупали. И один сказал: "Там Роговцева стоит около магазина". Они вышли и стали носить меня на руках. Это же не меня они носят, не Роговцеву. В театре они может быть меня никогда и не видели, они носят свою маму, свою любимую. Они носят человека, который смог приехать. Это такая мальчишеская тоска. - Вам не было страшно? - Нет. Мы проезжали, и я спрашивала, а чем пахнет? А это было лето. А пахло трупами, которые невозможно убрать, потому что заминировано все. Мы были в таких местах, в которых не нужно быть человеку. И не нужно, чтобы такие места были на планете. Но страха нет никакого. Почему? Потому что им страшнее. - Вы еще это делаете, потому что вы не понаслышке знаете, что такое война. Ваше детство ведь прошло во время войны. - Мне было 4 года. И я плохо помню эти все бомбоубежища, а вот конец войны, когда мне было 5-6 лет, я помню очень хорошо. Уже наступали наши, и бомбили, а мы были в подвале, и были там набитые как селедка в банке, и маленькие, и старые. И летели бомбы, потому что недалеко от нас был лагерь наших военнопленных. Они там держали людей в таких условиях, что люди, когда у другого начиналась агония, они разрезали и ели печень. То есть воспоминания у меня очень страшные. У меня воспоминания искалеченной семьи, потому что один дядя вернулся домой с переломанным хребтом и уже никогда не выпрямился, по каждому война прошлась как будто танком. И счастливого конца в этом не было. Три года назад я похоронила сына. Ему было 50 лет. 50 счастливых вечностей он был возле меня. Мы были не то, что родные, а … Те мамы, которые любят своих сыновей, понимают – о чем я. И он ушел от меня. И я знаю, что это такое. Я живу. У меня есть внуки, есть дочь моего сына, моя внучка Даша. Есть Алеша, Матвей, Катерина. Есть родные люди, есть друзья, есть зрители, есть жизнь! И я живу. Но я понимаю, как это тяжело жить, когда у тебя отбирают сына. А сколько таких матерей! И, может быть, мы сейчас говорим, а парень какой-то падает. - А что можно сказать этим матерям? Им же нужно жить дальше, нужно держаться… - Здесь придумать ничего нельзя. Я живу тем, что я его люблю. Каждую секунду он не отходит от меня. И не нужно лежать на могиле! Он просто всегда со мной, он мой. Я постоянно его чувствую рядом, когда он был маленький, когда я на него смотрела восторженно, потому что мне казалось, что такой красоты нет во всем мире. Во-первых, нужно сделать так, чтобы всегда ваш сын был возле вас. А во-вторых, нужно беречь свои силы и душевные, и физические, чтобы быть полезной для тех, кто рядом с вами. И нужно расширять тот круг людей, которым нужно ваше присутствие. - Т.е. все это время вы приезжали в зону АТО не как актриса, а как мама… Понимаешь, когда мы приехали, мы играли в столовой у Правого сектора, то после нашего выступления, парни подошли, и человек уже где-то 60 лет, сказал: "Парни, смотрите, как интересно. Вроде наша обычная столовая, а случилось чудо". - Возвращаясь к чуду, можно ведь сказать, что вы дарили чудо людям всю жизнь. Вы в театре проработали 40 лет. Но, даря это чудо, вы все равно принимаете важные решения, которые круто меняют вашу жизнь. Вот вы когда были в Москве последний раз? - Почти года назад. Это были съемки, от которых я не могла отказаться. Я не хотела ехать, но мне сказали, чтобы я платила неустойку. Продавать квартиру – это не выход. - Т.е. вы приняли для себя решение, чтобы в России вы больше не работаете. Это связано с тем, что наши страны вступили в войну. - Во-первых, война. Но понимаете, война, конфликт – это общие какие-то понятия. Я там же играла спектакли. Выйти к зрителям, которые агрессивно настроены, хотя и не ко мне, а к моей стране, к народу – я не могу. Я там смотрю телевизор. И я своей Кате говорила, что я три дня послушаю их телевизор – и я уже на их стороне. Это шутка, конечно, но реально у людей, которые там живут, другой правды нет. Они все очень реалистично показывают, что мы звери, что мы тупые, что мы фашисты. Мне недавно звонил один российский продюсер и спрашивает: "Ну что, Ада, приезжаешь"? А я говорю – нет. На меня там завели уголовное дело. - За что? - Мы же собрали для госпиталя 52 тысячи гривен. А там слышали звон, да не знали, где он. А так, как я доснималась у них, они решили, что я в России заработала и профинансировала военные действия. - Если вы появитесь сейчас в Москве, вас арестуют? - Да. - Не секрет, что артисты – люди небогатые. Потеря российского рынка сильно сказалась на вашем материальном состоянии? - Катастрофически. Но это не та потеря, которую можно сравнить с потерями других – которую несут люди – мои соотечественники. У меня просто нет возможности что-то отдать детям, купить те книжки, которые я хочу. У меня нет возможности так часто ездить в село к себе, потому что каждая моя поездка на бензин забирает всю мою пенсию. - Как повели себя ваши российские коллеги, после того как вы прекратили отношения с театрами, со спектаклями, с ними? - Женя Симонова сразу позвонила, еще во время Майдана. Их (российских актеров) страшно называть, потому что в России посмотрят эту программу, и могут начать преследовать их. Вы спрашиваете, как я живу, потеряв сына? И друзья уходят один за другим. Чем дольше живешь – тем больше всех позади. Но есть люди, с которыми я редко вижусь, и мы даже не созваниваемся, но они есть и я знаю, что они меня помнят и ждут. Я ушла из театра, но нет такого человека, которого бы я ненавидела. - 36 лет вы отдали театру им. Леси Украинки. И вот так уйти? - Я скажу так, что нельзя зацикливаться на чем-то одном: на любви к ребенку, на своей профессии, на уборке, на страсти, на мужчине. Потому что жизнь многообразна. И когда ты что-то теряешь – это не значит, что ты теряешь мир. - Это был вынужденный уход? - Я пришла в театр самой молодой артисткой. Все были меня старше лет на 8-9. Я была единственной такой, все роли начали доставаться меня. Меня все обожали, я была как сын полка. Я к этому привыкла. - Называя все своими имена, есть такое понятие, как приход новых актрис, которые тоже претендуют на первые роли. Было такое? - Но это Табачник. Ну что сделаешь? - Т.е. он, будучи Главой администрации Президента, и имея жену-актрису, у него была цель сделать ее примой? Речь идет о Татьяне Назаровой. - У артистов нет возможности стать примой, кроме каких-то грязных дел, а у Табачника были такие возможности, и он запустил свои щупальца. - Что произошло с вами? Испортилась ли атмосфера вокруг вас? Вас стали лишать ролей? Как произошло "выживание" вас из театра? - Там началась другая жизнь. Я не выношу никакого насилия и никакого диктата. Я настолько дисциплинирована, настолько трудолюбива и старательна, что меня не нужно к этому призывать, учить меня и на чем-то подлавливать. Тут я совершенно сатанею и говорю: "Отойди". Так как он не отошел от меня, отошла я. - А не возникало желания, поехать на встречу к Дмитрию Табачнику и сказать: "Дмитрий, но я, же уже не девочка" - Я же ему и сказала в суде. Театр подал в суд, была какая-то клеветническая и гадкая статья. Они написали, что был очень плохой спектакль до того, как он вышел. И театр подал в суд. Я была как свидетель. Меня иногда вызывали, а Дмитрий Табачник тоже был свидетелем, но с другой стороны, и там мы с ним встретились. Я ему сказала: "Дмитрий, что ты так странно говоришь о человеке, который тебе годится в матери". Он ничего не сказал, ему и сейчас на всех плевать. - Роман Виктюк, как мне кажется, с очень сильным порывом пожелал вам возвращения в родной театр. - Да это просто смешно. Мне уже очень много лет. - А вы бы хотели? - Нет-нет! Смотрите, какая штука. Люди рождаются разными – умными и дурачками. Притом, если человек очень долго живет, то даже дурачок обретает мудрость. Т.е. количество переходит в качество. О стариках говорят "мудрый", а то, что он дурачина, давно списано. И я по своей мудрости житейской, говорю – нет. Но я достаточно трезвой по отношению к себе была с детства. Я понимала, что я не такая высокая, как хотелось бы, не такая тонкая. И поэтому, когда приходит возраст, он называется почтенный. И в этом почтенном возрасте нужно научиться жить. Это очень трудная работа, каждодневная работа. Конечно, идя на программу, я бы хотела, чтобы у меня была мордочка, как когда-то. Когда-то я встретилась с Натальей Михайловной Ужвий, великой артисткой, единственной женщиной, которая получила "Оскар" в Украине. Ей было под 80 лет или чуть-чуть больше, и я ее спрашиваю: "Наталья Михайловна, ну как вы живете?" А она сидит в костюме, с розовым бантом, волосы – пушок такой на голове… и мне говорит: "Адочка, ну як я живу? Все нічого, але зранку все важче і важче робити обличчя". Так и мне сейчас, все тяжело и тяжелее делать лицо. Это работа. Уходит тело, фигура. А все остальное и дальше остается молодым. Я когда играла в театре, я знала, что у меня трогательный профиль, и делала порывистую штучку, и сейчас иногда на спектакле сажусь в профиль и делаю… И думаю: "Елки… сядь на место! Что ты делаешь". Актрисам вообще тяжелее стареть, чем женщинам. Как женщине мне комфортно, а в театре и в кино к тебе другие требования. - А вы помните тот день, когда вы ушли из театра? - Я еще оставалась и играла спектакли целый месяц. Уже притом, что я не была актрисой этого театра. Спектакли были заявлены на месяц вперед. И благодаря этому у меня была возможность попрощаться с театром. Иногда я после спектаклей оставалась до утра, и всю ночь ходила-ходила, думала, целовала кулисы. Я хорошо простилась с театром. - Кость Петрович Степанков, ваш прекрасный муж, с которым вы прожили 46 лет. Как он принял тогда это решение? Или вы его вдвоем принимали? - Именно в этот день я пришла домой, а там было большое горе. Костя Петрович плакал. Он очень любил моих героинь. - Он плакал, но понял? - Конечно. Он так в жизни никогда не делал. Мой поступок вызвал у него, с одной стороны боль, а с другой – большое удивление, что я смогла так поступить. - Как прожить вместе 46 лет? Я же не с мужем жила, а с человеком. У него никогда не было привязанности, и я такая же. - Т.е. деньги для вас никогда не были целью? - Все, что мы зарабатывали, мы отдавали тем, кто в них нуждался. И я, и мой муж. Это очень важно. Но так делать не нужно. Потому что к концу жизни, ты ничего себе не приобретешь, и ничего себе не "прикарманишь". - У вас генетический оптимизм. То, что читала я, и то, что знают многие, не так все было. За 46 лет с Константином Петровичем…вы узнавали разное. Вы ему позволяли выпивать. Каждый день, и с друзьями. И вы это называете нормой тогдашней жизни. - Тогда так жили. Сколько людей – столько было бутылок. И запрещать я не умею. Это моя вина. Ни требовать, ни запрещать не умею. Я считаю, что человек не имеет права запрещать что-то другому человеку. А вот защитить себя от этого – может. - Но у вас были периоды, когда вы тянули все на себе… - Были такие периоды. - Вам не обидно было? - Обижаться было некогда: работа, дети, мама, папа и братья. Я когда приходила домой из театра говорила: "У меня нет сил". А он в то время уже в театре не работал и очень тосковал. И он мне говорил: "Не морочь голову, ты счастливая". И он меня ждал с картошечкой и селедочкой, и мы обсуждали дела. - Он не ревновал вас к успеху? - Нет. У него очень несправедливо и тяжело жизнь сложилась. Отец расстрелянный, дед расстрелянный – они были священниками. Мать его уехала, когда был мальчишкой. Он ушел искать отца, так как думал, что он живой, и попал в колонию. Он пережил туберкулез. Он столько всего прошел, что с благодарностью воспринимал все то, что ему дается. - Не обижен он был? - Был обижен. В душе была сорвана резьба. Это проявлялось в трусости. Он боялся социума, боялся взять справку в ЖЭК, боялся вызвать мастера. - И все это ложилось снова на ваши плечи… - Конечно, а как же! У меня же оба Кости – мальчики мои. Сын и муж очень тяжело отходили. Мучительно. И оба уходили при мне. У мужа был рак поджелудочной, а у сына – рак легких. - Я даже не знаю, что страшнее, когда резко уходит человек, или, когда ты знаешь о диагнозе, и понимаешь, что он обречен. В тот день, когда вы узнали о диагнозах, какие у вас были мысли? - Не дай Бог никому, пусть будут живы и здоровы ваши близкие, и никогда вы не услышите из уст врача этот приговор. Я выла как волчица, и первый и второй раз. - Вы не сразу сказали мужу? - Мы вообще не сказали… ни Косте, ни мужу. - Нужно было как-то изображать, улыбаться… - Это отвратительно. И мы Петровича держали-держали. Мы приехали в больницу. Все сделали, подключили телевизор, и уехали. На следующее утро я приехала одна, села возле него, и мы 2 часа проплакали. И это принесло намного больше пользы, чем все наши восторженные рассказы о солнце за окном и радостях жизни. Вся наша весна, которую мы принесли ему, это все не пригодилось. Ему нужно было просто отгоревать. Потом, когда Костя стал умирать, нам уже некогда было лицемерить. Он наоборот мне говорил: "Ада, я тебя прошу, идет ко мне кто-то в гости, пусть идет, но ты должна предупредить. Не говорить мне, чтобы я не волновался и не переживал, что все будет хорошо и т.д.". Он попросил меня написать это все, и повесить перед дверью палаты. Потому что он не мог не переживать, не волноваться…. Мы понимали, что это очень тяжелая болезнь. У нас было и с мужем, и с сыном мучительное желание друг друга оградить, защитить, оберечь. И тут только Господь Бог судья – знает, правильно ли я сделала. Я держала сына перед смертью за руку и говорила ему: "Нам нужно эту ночь пережить, а дальше будет легче". И на меня смотрели эти глаза, и в них не было смертельного страха. - Вы были рядом с сыном? - Я не отпускала ни мужа, ни сына, ни на одну секунду. В момент ухода Катя его держала за одну руку, жена Оля – за вторую, а я держала за ноги. Вот так он и ушел… как на распятье. И закатились глаза. Я даже это в жизни знаю. А с этим знанием жить нельзя. Господь поможет. Меня сын очень любил. Он гордился мной, носил меня на руках. У нас была невероятная связь. - Даже ваша дочь Катя говорила, что вы его больше любили. - Катя меня спрашивала: "Мама, а ты меня любишь?" А я ей отвечала: "Катя, не морочь мне голову. Мы вместе с тобой любим Костика". Но это все шутка. За Катю я жизнь отдам, и она знает это. Но и она знает, как я любила Костика. Как оказалось смертельно. Я его не уберегла от Чернобыля. После него он получил обучение. Он после аварии сразу полетел туда. - Прямо впервые дни аварии он полетел с другом туда? Зачем они туда полетели? - А он как режиссер снимал там кинохронику, летали над реактором. Они бравировали, ведь тогда не предупреждали, что это такое. И там он получил чудовищный удар по здоровью. Практически все, кого он снимал, умерли в скором времени. А его кино долго у нас лежало под кроватью. Потом оно лежало в Доме Офицеров, а потом его куда-то переправили. Сейчас оно где-то в Калифорнийском университете. Костя был человека "оттуда" (руки к небу), и я принимала все его прихоти, даже если понимала, что это приведет к опасности. Он так воспитал Дашу, внучку мою, что она с маленьких лет была уже большим человечком. - Переписали бы вы что-то в своей жизни? - Все, кроме рождения детей. Я бы и артисткой не была. Я была бы литератором. Еще я животных люблю. Я люблю писать. - Какая бы у вас была жизнь, если бы вы ее писали сами? Многое бы поменяли? - Действительно я, оглядываясь на свою жизнь, понимаю, что я могла бы быть в любой другой профессии. Но я не могла бы быть… другой дочерью, другой матерью, другой женой и другой артисткой. "Відверто з Машею Єфросініною" – это цикл интервью с известными личностями, которые впервые откровенно будут говорить "о главном" – о том, о чем молчали ранее, о тех переломных моментах, которые навсегда изменили их жизнь. В новом осеннем сезоне гостями телеведущей Маши Ефросининой станут 15 известных личностей, которые впервые откровенно расскажут о том, о чем молчали ранее.
Комментарии
Минимальная длина комментария - 50 знаков. комментарии модерируются
Комментариев еще нет. Вы можете стать первым!
|
|
|
Смотрите также
из категории "Новости разное"