Литературная беседа в письмах: а не съесть ли Гришковца

Евгеений Валеерьевич Гришковеец (родился 17 февраля 1967, в Кемерово) — драматург, театральный режиссёр, актёр, музыкант, писатель. Фото: Соцсети"
Экспромт в театре, "жжизнь" и сравнение с Чеховым
Журналист Анастасия Белоусова и писатель Алексей Курилко обсуждают тонкости классической и современной литературы. Так как у Алексея начались гастроли, авторы "Литгостиной" ведут переписку, в которой на этот раз разбирались, почему стали популярными книги Евгения Гришковца. "Алексей! Выбирая Евгения Гришковца для обсуждения, я хотела отдохнуть от классики, повеселить читателя и, наконец, понять, чем же так восторгаются мои коллеги. Но — увы! Дочитав до середины "Как я съел собаку", расстроилась. Это не литература, не сценарий и даже не блог — это вообще поток сознания. Да, забойный заголовок — залог успеха! Журналисты этим тоже иногда грешат: когда за текст стыдно, мы придумываем заголовок вроде "Как я съел собаку". И маячки расставляем — перлы для запоминания. "Только ведь Гришковец — это не Довлатов, россыпей из перлов не жди. Скуп Евгений — два-три перла на десять страниц: "Учительницы придуманы не для любви" или "Как вообще может быть небо над Русским островом?". Или история, как моряков целым взводом заставляли по команде писать в море, пока мимо проплывал трехпалубный лайнер с пассажирами. Только такие перлы в текстах Гришковца добывать надо, как шахтер добывает руду. Долбит, долбит, задолбался — и хоп! Она, руда! Точнее, перл!" "А может, таки Гришковец писатель? Ну и что, что солдатское писание смогло стать предметом словесности? И с новой силой долбишь его дальше, в смысле, читаешь... И замечаешь вдруг, что и сама пишешь, как он. И троеточия эти дурацкие вставляешь, где не надо. Забыв, как редактор тебе вдалбливал: троеточия — стилистика неудачников и слабохарактерных дегенератов. Мол, журналист должен писать конкретно, без мыла и соплей. Но, может, у Гришковца такого редактора не было? Не всем же везет. Потом меня осенило: может, это тексты для спектакля? Я загрузила "Ютуб" и стала под Гришковца ужин готовить. Однако ужин мой получился, как и спектакль, унылое г**но, которое даже врагу отдавать страшно. Это ж какое терпение надо иметь, чтобы высидеть два часа монолога о том, как он шел, вздыхал, смотрел! Или вдруг стало модно жить нудотиной?" Алексей. Пишет только ручкой с золотым пером. Анастасия. Для писем использует только ноутбук. СТИЛИЗАЦИЯ ПОД ЖИЗНЬ "Анастасия, признаюсь, что и меня Гришковец не особо вдохновляет. И отнюдь не от того, что я считаю этого одаренного человека плохим писателем. Нет, все гораздо хуже – я вообще его не считаю писателем. Поэтому и обрадовался, что смогу оказаться в неловком положении. Ведь знаю: скажешь честно, что думаешь – обвинят в предвзятости, зависти, приплетут извечную и изначальную нелюбовь коллеги. А начнешь кривить душой, и будешь пытаться найти в его творчестве сильные стороны – решат, что это банальный подхалимаж, профсолидарность или хорошо оплачиваемая хвала и заказное пение дифирамбов. Думаю, следует хотя бы попытаться понять – мы оба ошибаемся, или с нами просто что-то не так, поскольку популярность Гришковца, хоть и потускнела в последнее время, но все еще ослепляет как самого полуметра, так и довольно большое число его поклонников. А лет 10 тому назад был настоящий бум – "рождение нового гения"! Жители постсоветских республик взахлеб зачитывались Гришковцом. Даже я, прочитав ставшее теперь культовым произведением "Как я съел собаку", помнится, снизошел почти до похвалы: "Да, вполне сносное чтиво". Правда, я заблуждался, решив, будто это своеобразная стилизация под псевдо-документальную речь косноязычного, неглубокого, простоватого, искреннего, добродушного и по-своему обаятельного парня из обыкновенной обывательской среды. Эдакий сказ в форме бессодержательного трепа, нарочно упрощенного в пику вычурным и витиевато-претенциозным текстам с обилием длинных сложносочиненных предложений. Это такой стиль – думал я. Но оказалось, что и следующая вещь Гришковца написана тем же скучным и скудным слогом, изобилующих множеством повторов, словами-паразитами, уточнениями, эканьями и многоточиями... Хотя презрительного отношения к многоточиям я не разделяю. Просто с этим надо уметь работать. Иногда это обрыв фразы, иногда некая недосказанность, иногда просто долгая пауза, а иногда... Сама понимаешь... Многозначительный намек... Тот же Довлатов, кстати, использовал многоточие чаще других известных писателей. Кто-то, может даже он сам, утверждал, что из всех знаков препинания ему ближе всего именно этот. Но сравнить их нельзя. У Довлатова чувствуется, что над каждым предложением проделана титаническая работа, а Гришковца отсутствует как таковая работа в принципе. Вскоре стало ясно, что речь лирического героя полностью идентична авторской речи. Но Гришковца это не смущало. Его хвалили, проявили к нему немыслимый интерес. И, вероятно, это вскружило ему голову. От вещей-монологов убогий, но испытавший бешенный успех автор, осмелился опубликовать вещи, состоящие уже из диалогов, а затем замахнулся на уже небольшие по объему, неглубокие по смыслу, совершенно бессюжетные, но все-таки романы. Однако все четыре, а порой и – огромное число восемь (это ирония!) героев этих романов и думали, и говорили в той же лишь слегка приглаженной авторской манере речи. И от этого становилось грустно. Жизнь — это тебе не супермаркет. Любовь найти нельзя. Ее можно только встретить. Ты не права, когда считаешь, будто это нудно. Вернее, так. Ты считаешь это нудно, я считаю это посредственно и порой мило, зрители на его спектаклях смеются, полагая, что это смешно...Ведь люди все разные, и многим, я знаю, Гришковец дорог. Для них он умен, наблюдателен, тонок, глубок, ироничен... Более того, его не просто хвалят, ему поют дифирамбы в российских газетах, уверяя наивного читателя в том, что в его новых рассказах, цитирую: "...можно расслышать эхо Чехова, Шукшина и его собственных пьес-монологов. Он писал и продолжает писать современные истории о смешных и трагических пустяках, из которых состоит наша жизнь. Бытовая ссора, хронический недосып, разбитая банка с маринованными огурцами… Любая ерунда под пристальным взглядом писателя приобретает размах почти эпический, заставляет остановиться на бегу и глубоко-глубоко задуматься." Я не знаю автора этого восторженного панегирика, но ведь он же, если конечно ему не заплатили, пишет искренне, и верит себе. Он явно не дурак, дураки Шукшина и Чехова не читали. Значит умный человек. Что же в вещах Гришковца его заставляет задуматься? Да ничего. Буквально, ничего. Ничто. Пустячки. Но думающий человек способен и над фигней задуматься. Я ведь сейчас тоже думаю над этим феноменом, а именно: как можно задуматься над ничем или не о чем, о которых обычно и пишет никакой писатель Гришковец. Школу не люблю за то, что там человек впервые встречается с государством. Его успех объясняется легко. Его смотрят и читают разные люди, очень разные, но он умудряется угодить почти всем, потому что рассказывает о вещах, которые были у всех и каждого. Кто в детстве – ну хоть раз – не пытался сказаться больным? Кто из нас не замечал, что даже поев дома, сев в поезд, после беготни и нервотрепки, связанной со страхом опоздать и сесть не в тот поезд, хочется, лишь только поезд тронется и проводник проверит билеты, заказать чай и развернуть, припасенные дома, пакеты с едой? ВСЁ это было у всех, а все мы любим, когда нам рассказывают не о ком-то, а о нас! Плохо другое! Популярность Гришковца говорит о том, что многочисленные поклонники его творчества не читали классику, потому что все о чем рассказывает Гришковец, уже давно рассказали Чехов, Ильф, Зощенко, Куприн, Довлатов... Только они это делали литературно, красочно, но лаконично, а он пишет на языке, которым изъясняется большинство людей в быту, и поэтому кажется им ближе, родней, проще, лучше остальных". КАК "ЛАСКОВЫЙ МАЙ" "Алексей! После твоего письма я вдруг вспомнила группу "Ласковый май", которую одолела подобная скоропостижная популярность. Тексты примитивные, мотив на трех нотах, голос солиста как у безголосого подростка во дворе – а такая дикая слава! Почему? "Ласковый май" ушел от "канонических" песен Ротару, Кобзона, Пугачевой, он "свой в доску", его можно петь, не имея голоса и даже слуха, тогда как людям со слухом эти песни петь просто не удается. Возможно, у Гришковца сработал тот же эффект "своего в доску", для людей, без чувства слога.... Ницше еще говорил: что мы на самом деле читаем только самих себя. Увы, если мы до этого не читали настоящую литературу, то "считывать" остается то, что дано от рождения – эканье, мэканье, многоточие, ПАУЗЫ ( конечно же только многозначительные, чтобы сосед, кто слушает ощутил масштабность мысли!!). Гришковец совершил с литературой то, что Шатунов с музыкой. И люди решили: ведь если "Ласковый май" – музыка, то "Как я съел собаку" – литература? С другой стороны – Гришковец – все же не матершинник, как Сорокин, и не наркоман, как Пелевин. Он среднестатистический интеллигент, подавший в отставку из-за отсутствия жалования. Таких на постсоветском пространстве – каждый второй, и все они – прекрасные в целом люди. От того и слава. Увы скоропостижная. Все что быстро нагревается, то быстро остывает. Надеюсь, Гришковец сам-то не считает себя прекрасным писателем, который останется "на века"?" РОЖДЕНИЕ НОВОГО ПИ… "А вот тут, Анастасия, я вынужден буду тебя огорчить и разочаровать. Причем почти по всем пунктам. Первое! Сравнение с "Ласковым маем" – забавно, но не точно. Ведь они имели бешеный успех у молодежи, а зрелые люди недоумевали: как можно такое слушать? А Гришковцом увлеклись и стар и млад. Во-вторых, песни "Ласкового мая" были примитивны, но казались искренними, а тексты нашего героя – напротив – были искренними, хотя и казались примитивными. И не надейся, будто он и сам не очень высокого мнения о собственном творчестве! Наоборот, он уверяет всех, что он собой пополнил ряды русских классиков, вот, цитирую: "Я считаю, что я принадлежу важному направлению российской гуманистической литературы. Это от Бунина, Чехова". Скромно и со вкусом, да? Но ты права, время -самый неподкупный и беспристрастный критик и судья – расставило точки над ё, определило истинное место бездарного коллектива и стерло имена их участников, а вот с Гришковцом все гораздо сложнее. Хотя бы потому что он продолжает творить, регулярно выпуская по две книги в год, не считая спектаклей, дисков, и даже кинофильмов... В которых он чаще задействован как актер, реже как сценарист, но есть у него и режиссерские работы. А так же он весьма активный блогер, и к твоему сведенью, ты не поверишь, но до сих пор его посты из блога пользуются бешеной популярностью. Что дает ему право составлять из них отдельные книги. Представляешь? Хорошо устроился, да не он один такой! Зачем вообще что-либо сочинять? Пиши один пост в день в ЖЖ или в Фейсбуке о чем-то актуальном или о чем-то вечном, а потом выпускай книгу с текстами этих постов, назвав ее "Год жжизни", затем "Продолжение жжизни". А из постов и комментариев, связанных хоть бы косвенно с американской темой, можно составить книгу под названием "А.........а"! Порой, действительно, все гениальное – просто, но не все, что просто – гениально... Единственное что объединяет, вернее, роднит Ласковый май и Гришковца, коль мы решили провести между двумя этими представителями псевдокультуры параллель, это тщеславие. Они хотели получить славу, но без особенного труда. Зачем работать над словом? Зачем продумывать многоуровневые сюжеты? Пипл схавает! Главное почаще мелькать на экране, напоминать о себе, давать интервью, и периодически выдавать новые, полусырые или чаще всего кем-то уже давно пережеванные тексты... "настроение улучшается"... Гришковец начинал в маленьком экспериментальном театре, где практиковались такие полуимпровизационные выступления, в котором однажды Гришковец рассказал, ничего не играя, без лишней театральной патетики, без модуляции, просто, ненавязчиво, задушевно так, словно сидел с соседом на кухоньке...рассказал реальную историю из своей армейской жизни, по сути, поведал личную армейскую байку, иногда отвлекаясь на какие-то, абсолютно неважные для истории, пустяковые размышления и наблюдения... История заняла минут двадцать. Но зрителям она пришлась по душе. На следующем выступлении Гришковец вновь рассказал эту же байку, но уже минут на сорок, более подробно, добавив по ходу еще два-три маленьких жизненных анекдота... Затем он расширил историю до моно-спектакля. Этот спектакль занял первое место на каком-то театральном фестивале... А потом кто-то из друзей автора и исполнителя главной и единственной роли успешного спектакля записал его на диктофон, после чего другой друг или подруга перенесли текст спектакля из аудиоформата на бумагу. Текст многое терял без визуальной картинки, без заикающего голоса, без своеобразной дрожащей вопросительно-жалобной интонации, без трогательного грассирования в речи и без нервного лицевого тика такого безобидного и доброго лика близорукого и картавого автора. Текст был рыхлым, бессвязным, литературно беспомощным... Кое-как автор его причесал, подчистил... Совсем чуть-чуть! Потому что автору текст очень понравился! Настолько сильно понравился, что он дал добро на публикацию любимого текста без особой редактуры. Так родился новый пи...нет, не писатель, а пишущий автор-исполнитель собственных текстов. Текстовик! Он, кстати, не без способностей. Он одаренный текстовик, но ему мешают стать настоящим автором всего лишь несколько вещей: непреодолимая лень, постоянное нетерпение и бескрайние самодовольство и самолюбование... А так ему ничего не поможет, даже то, что его постоянно "раскручивают" как эстрадную поп-звезду и этакого живого классика и метра масскультуры. Не помогут постеры, диски, аудиокниги, группа "Бигуди"... Не поможет даже ныне правящий режим, к которому он так явно высказал поддержку. Когда-то пьеса "Как я съел собаку" привлекала к себе внимание в первую очередь интригующим и шокирующим названием. Получив славу посредственный и ленивый автор Гришковец перестал работать даже на заголовками пьес, повестей и книг, сравните: "Дредноуты", "Асфальт", "Рубашка", "Реки", "По По". А чего зря работать, книги публикуют, читатели почитывают, писатели пописывают... Но ему никогда не стать вровень с Чеховым, Шукшином и Довлатовым, с которым его так часто сравнивают, пусть даже он попробует поднапрячься и назвать свой очередную жвачку "Как я, опустив на Асвальт По По, съел Зимой Дредноуд в Рубашке".